[Начало игры]

---

29 марта

Место, выбранное Бернадеттой для осуществления первого обязательного действия в Войне, не отличалось особым удобством и безопасностью – лес, встретивший её магическим барьером у самого края (последний послушно разошёлся под её лёгким напором), выгодно отличался лишь крайней удалённостью от любопытных глаз. Однако, её влекло сюда какое-то неосознанное притяжение, и, раз альтернатив всё равно не было, Бернадетта послушно следовала за собственными симпатиями, благо, последних у неё почти не было, значит, и запутаться ей было сложно.

Бернадетта приходила сюда и перед, собственно, исполнением задуманного – она обошла лес, изрядно разросшийся, но ещё сохранивший угадывающиеся дорожки к замку, от которого осталось не так много. Замок её тоже заинтересовал, но гомункул отвергла даже мысль о том, что туда можно зайти. Всё, что она сделала – так это постаралась увериться, что в развалинах никто больше не живёт, самым простейшим образом: довольно долго следила за развалинами в пределах одного дня. Как только ей показалось, что в отсутствии кого-то в замке сомневаться не приходится, она покинула свой наблюдательный пост и снова занялась подготовкой. Прошло не менее двух дней, прежде чем она решила, что дело подходит к концу. Оттягивать момент было попросту опасно, как с точки зрения нехватки времени, так и с того, что кто-то мог заметить её интерес к мрачному лесу. Тогда Бернадетта твёрдо решила закончить всё сегодня.

На расчищенной её усилиями поляне уже был расчерчен круг – вода под давлением проложила нужные узоры плотными желобками. Вопрос стоял лишь в наполнении, и именно с ним Бернадетте пришлось возиться дольше всего.

В день, выбранный ей для осуществления своей задачи, Бернадетта обшарила весь лес, разорив несколько гнёзд и поймав не меньше десятка птенцов, которые ещё толком не умели летать – а некоторые даже не оперились. Их она без зазрения совести сложила в мешок, не заботясь даже о сохранении их жизни – в конце концов, им достаточно было не протухнуть. Потом, посетив город для того, чтоб принести ещё несколько вещей из места, где она временно остановилась, Бернадетта приманила лохматого пса, который не отказался от завалявшегося у неё в кармане крекера, оставшегося после обеда в самолёте. Кудлатое животное покорно пошло за ней, заартачившись только возле границы магического барьера, где Бернадетте пришлось выдернуть ремень из петель брюк и, вооружившись этим импровизированным ошейником, затащить пса в лес.

Никаких моральных терзаний она не испытывала, действуя согласно плану – птенцов всё равно ожидаемо не хватило. Обескровленные тушки гомункул сложила по краям круга, не наполнившегося и на четверть, и перешла к псу, который трусливо подвывал у ближайшего дерева, привязанный верёвкой понадёжнее. Собака явно догадалась, что ей вряд ли светит ещё один крекер, да и вид Бернадетты, испачкавшей перчатки в крови, видимо, внушал ей опасения, поэтому в лесу раздавался уже не истошный вой, а жалобный плач.

Бернадетта присела на корточки и погладила трясущегося пса, который опасливо смотрел на неё.  К сожалению, у неё не было при себе хорошего ножа, и убивать собаку пришлось при помощи заклинания – лезвие воды, вошедшее в горло жертвы, расширилось внутри, оставив злосчастную голову болтаться всего на нескольких жилах и обагрив саму Бернадетту кровью. Сожаление, адресованное такому методу, было вызвано лишь неизбежной кровавостью – а кровь ей была необходима, но вовсе не жалостью к собаке. Следуя всё той же подмене понятий, гомункул была уверена, что всё происходящее – необходимо, а потому не нуждается в подчинении морали. Оставалось лишь радоваться, что ей не приходило в голову использовать для этого людей.

Оставшейся в почти обезглавленной туше крови, к счастью, хватило – хоть Бернадетте и пришлось изрядно повозиться. К моменту окончания подготовки, кровь оставила на ней множество следов – на руках, подоле пиджака, брюках и даже лице, но, так как требовалось спешить, гомункул не стала пытаться избавиться от следов, встав в круг с завидной поспешностью. Она лишь чудом не упустила тот факт, что в круг нужно было положить свёрток, переданный ей «отцом» – последний взял в обмен обещание, что она больше никогда к нему не придёт. Содержимое свёртка оставалось для неё тайной.

– Das Material ist aus Silber und Eisen.
Der Grundstein ist aus Stein und dem Großherzog des Vertrag, – торопливо зашептала Бернадетт, вытянув руку вперёд. Самой сложной задачей было устоять на ногах, когда все её цепи активируются – боль, вызванная этим, была похожа на плавящееся железо внутри её тела. Там, где другой маг страдал бы гораздо меньше, Бернадетт буквально захлёбывалась от боли, тем не менее, продолжая читать стих, хоть и делая значительные паузы между строфами, – Der Ahn ist mein großer Meister Schweinorg.
Schutz gegen einen heftigen Wind.

Мучительность происходящего была настолько велика, что во рту Бернадетт поселился устойчивый вкус крови – с заметным усилием она выплюнула кровавую слюну между строфами. Заклинание сплеталось вокруг, а магия, равных которой не было, могла бы вызвать восхищение – но только не у человеческой поделки, которой магия причиняла лишь проблемы.

– Schließ alle Tore, geh aus der Krone, zirkulier die Gabelung nach dem König.
Füll, füll, füll, füll, füll.
Es wird fünfmal wiederholt.
Nur ist es die volle Zeit gebrochen.
Satz
Du überläßt alles mir, mein Schicksal überläßt alles deinem Schwert.
Das basiert auf dem Gral, antwort wenn du diesem Willen und diesem Vernunftgrund folgst.
Liegt das Gelübde hier.
Ich bin die Güte der ganzen Welt.
Ich bin das Böse der ganzen Welt.
Du bist der Himmel mit dreien Wortseelen.
Komm, aus dem Kreis der Unterdrückung, der Schutzgeist der Balkenwaage!

На последних строфах её говор сорвался на крик – крик боли и отчаянного желания закончить всё это поскорее. Бернадетта словно бы боялась, что никто её не услышит, и отчаянно хотела быть услышанной, а потому кричала и звала. Её желание было последним компонентом магии, вершившейся здесь, и оно легло в заклинание, как идеальный кусочек паззла.

Зов гомункула было, пожалуй, весьма сложно проигнорировать.

Как только дышать стало чуть легче, а разноцветные круги перед глазами сформировались во что-то более осмысленное (хоть Бернадетта и моргнула пару раз, пытаясь прогнать наваждение), стало понятно, что всё, быть может, и не прошло так, как надо, но абсолютно точно пришло к необходимому результату. Бернадетта судорожно сглотнула, всё ещё ощущая привкус крови, поперхнулась и тут же торопливо дёрнула головой несколько раз, видимо, пытаясь кивнуть. Это, судя по всему, заменяло нормальное приветствие, на которое у гомункула банально не хватало сил.

– Я звала тебя, – ответ был более чем очевидным – в самом деле, звать больше было некого, но Бернадетта не видела противоречия. На этом её красноречие иссякло, и Шартран так же торопливо попыталась отряхнуть себя, вытереть часть кровавой слюны с подбородка – в общем, привести свой внешний вид в относительный порядок. Однако, это не отменяло того, что она продолжала слушать «пришельца» и даже пыталась его понимать.

Арчер – стрелок. Это она могла понять, как и провести несложную аналогию с самым привычным ей приёмом: пресловутыми пулями из воды. Аналогия воспринялась ей как некоторое подобие родства или хотя бы сходства, и Бернадетта снова кивнула, явно осмысляя сказанное. Это уже походило на одобрение, хотя набор эмоций, отражавшийся на её перепачканном лице, до сих пор был довольно скуден. До некоторого момента разговор действительно шёл в одни ворота – пока «Арчер» не обмолвился про победу.

– Это необходимо, – Бернадетта явно обрадовалась, хотя деловитые слова шли вразрез с её настроением, создавая определённый диссонанс, – И я сделаю для этого всё.

Вопрос, прозвучавший так, будто для «пришельца» обстановка была неожиданностью, заставил гомункула внимательно оглядеться. Она даже повернулась вокруг себя, ожидая каких-то критичных перемен в окружении, но всё было таким же. Никакого удивления тушки жертв, павших необходимостью её ритуала, у неё не вызвали.

– Мне сказали про необходимый материал, – на этот раз её слова больше походили на некоторое недоумение, хотя, по сути, играли роль оправдания, – Пришлось взять его.

На «необходимый материал» Бернадетта смотрела с лёгким подобием задумчивости. Понять, что жертв её маленькой игры стоит пожалеть, она была не в силах. Они перестали функционировать, как перестанет и она, если её желание не сбудется, но сложно сказать, что она могла им посочувствовать.

– Мать назвала меня «Бернадетта». – Шартран вдруг вспомнила, что ей необходимо представиться, поспешно выпрямившись и переведя взгляд на призванного Слугу. Что ещё говорят при знакомстве?

«Отец сказал, что меня создали путём магии»?

«Если я не завоюю Грааль, я перестану существовать»?

Что-то определённо пошло не так.

Бернадетта машинально шагнула назад, опустила голову, как будто Герой перед ней был не пришельцем из далёкого прошлого, а её собственной матерью, в очередной раз отчитывающей её за что-то.

– Прости, если я сделала что-то не так, – Бернадетта поклонилась, сложив руки, и, не поднимая взгляд, продолжила, – Отец сказал, ритуал проводится так. Я бы не сделала этого, если бы могла.

Несомненно, ей нельзя было отказать в упорстве – несмотря на то, что тот человек ни разу не признал себя её отцом, Бернадетта ни за что не изменила бы своё мнение. Как и сейчас, вместо вспышки агрессии или попытки доказать, что, коль он призван ею, он должен ей подчиняться, она упрямо объясняла то, что знала: ей сказали, что ритуал проводится так, и никак иначе.

– От их жизни зависело моё функционирование, – Бернадетта снова мазнула запястьем по губам, – Если я не призову тебя, и мы не выиграем Грааль, я перестану существовать.

Смысл её существования был ничтожен: всего-то заботиться о доме во французской провинции, обхаживать могилу «матери», вскапывать грядки и садить цветы по привычке, как если бы Клеменс ещё была жива и продолжала время от времени вытаптывать клумбы в припадках бессильной ярости. Что он в сравнении с жизнями великих магов?
И всё же принять то, что скоро её тело перестанет быть пригодным для жизни, она не могла. Жертвы, принесённые ей, могли показаться ужасными, но, если бы ей сказали, что круг нужно рисовать своей кровью, Бернадетт сделала бы это без колебаний.

– Я не хочу исчезать, – честно призналась она, наконец подняв взгляд, – Но я постараюсь больше не вредить. Иначе моя жизнь принесёт больше вреда, чем пользы.

Как только недовольство, витавшее в воздухе, понемногу стало исчезать, Бернадетта всё-таки попыталась улыбнуться – вполне искреннее желание, сопровождаемое несколько неумелой мимикой. Примерно так она улыбалась, когда окрестные жители пришли к ней осведомиться, правда ли «проклятая ведьма» наконец-то сошла в могилу? Тогда Бернадетта виновато улыбалась им, слушая их жалобы и нападки, рождённые из страха перед Клеменс, и обещала, что больше такого не будет.
Требование – желание? – сказанное Героем, было разумно, по крайней мере для Бернадетты. Всё, что она успела узнать о Войне, этому не противоречило: рано или поздно на них должны были напасть, а, значит, им достаточно отвечать на атаки, но не нападать первыми. Это даже больше соответствовало привычкам самой Бернадетты: заложенная в неё идея (или программа?) призывала отвечать на агрессию, но не рождать её. Клеменс делала защитника, а не оружие, возможно, опасаясь, что однажды её верная дочь может обернуть свою силу против неё, в ответ на оплеухи.
Впрочем, сколько бы Бернадетта не узнавала о своём «создании», она продолжала помнить своё детство и игру в снежки с матерью. Она была создана – и она прожила жизнь вместе с Клеменс, противоречие её ничуть не смущало, узнав правду, она не завыла от горечи, потому что эта правда не изменила ничего: Бернадетта всё так же помнила свою жизнь, а не собственное создание.
– Поняла, – кивнула она, – Мы не будем нападать первыми, а я…
Бернадетта запнулась.
«Буду защищать тебя»? Разум говорил, что это невозможно и нерационально, к тому же – Герой был сильнее, чем она, она это чувствовала, как чувствуют собаки запах добычи. С другой стороны, в ней говорило её предназначение.
Это она должна была обещать, она должна была служить, она должна была защищать.
Нужно было с этим что-то делать, иначе противоречие будет совершенно невыносимым. Герой был таким же сокровищем, каким была для неё Клеменс. Причина жить и возможность выжить.
Мысль о формальном сходстве ситуаций с матерью и Героем оказалась тем, что подтолкнуло её  к решению.
– Присягу должна приносить я. – Бернадетта протянула руку ладонью вверх, то ли показывая, что оружия при ней нет, то ли приглашая взять её за пальцы, – Мне нужно будет рассказать тебе о том, кто я. И для этого нам нужно идти туда, где мы будем более защищёнными. Но сперва, пожалуйста, – выдохнула она, показав глазами на ладонь, – возьми меня за руку.

Вообще-то, она не была уверена в том, что у неё получится.
Её вёл не разум, а какое-то подобие инстинкта – набора желаний и реакций, с которыми она была создана. Разум полагал, что это похоже на сиюминутный порыв и едва ли будет сотворено. Заложенные в неё основы же возражали прямо противоположно. Последних Бернадетта слушалась с большей охотой, что соответствовало её природе.
Именно поэтому она решила сделать что-то подобное.
– Mon précieux trésor, – прошептала Бернадетта, как только её тонкие пальцы коснулись чужой ладони. Так же, как и когда-то давно (в рамках её жизни, разумеется), она шептала это, вцепившись в руку матери.
Её цепи снова ожгло будто бы кипятком, протекающим по ним. Сейчас связь, возникшая через рукопожатие, облегчала эту боль, хоть под кожей Бернадетты будто бы снова заползали муравьи. На этот раз ей удалось не закричать.
«Моё драгоценное сокровище» было её предназначением, самой важной функцией, выполняемой её телом. Со смертью Клеменс связь была разорвана, возможно, именно потому Бернадетта так ослабла в последний год. Сейчас она восстанавливала эту связь, действуя по наитию, а не основываясь на каких-то знаниях.
Ей могло не повезти – связь могла оказаться одноразовой, а, значит, Бернадетта обречена была бы на существование в крайне слабом теле, до тех пор, конечно, как она не получит желаемого от Грааля. Ей могло не повезти  и в том, что она не смогла бы воссоздать ритуал в точности. Клеменс вряд ли желала того, чтобы её «дочь» считала своим сокровищем ещё кого-то, поэтому она могла сделать всё, чтоб это не повторилось.
Однако, везение в этот раз было на её стороне.
Она слышала – ощущала – чужую сущность, переплеталась с ней и связывала свою жизнь с жизнью призванного Героя. Это означало, что теперь она поклялась ему в том, что разлучить их может только смерть – и клятва эта, несомненно, была самой честной на свете. Это означало так же, что теперь Бернадетта может удержать свою жизнь чуточку дольше. Клятва подобного рода уравновешивала их обоих, давала жизнь гомункулу, пока жив её Слуга.
Что более важно, теперь Герой мог не бояться нечестного поступка Мастера, который мог бы приказать ему совершить самоубийство – это бы убило и самого Мастера. Ставши сокровищем Бернадетты, Арчер мог не бояться обмана с её стороны.
Как только вихрь магии остановился, Бернадетта ощутила приток сил – боль утихала, магия, словно прирученная, больше не разрушала её в катастрофических масштабах. В то же время, теперь её прана уходила Герою в куда как больших количествах, чем обычно, и усилий для этого прилагать не требовалось.
Бернадетта сложила ладони вместе, расцепив рукопожатие, и вопросительно взглянула на Слугу, словно ожидая потока вопросов или суеверного ужаса.